Меч божий
Воздетый за святое дело пропаганды памяти.
Ведь мы так любим забывать.
В истории Советского Союза не было символов мощнее тех, что создал эмиссар небесных сил, скульптор душ человеческих Евгений Вучетич. Ему одному ниспослан венец из терна и лавра, ему одному вложен в руки меч — зримая форма истории подвига страны, оставленная нам в наследство — мы должны, обязаны её воспринять. Только в этом путь к спасению. Жертвы, принесённые на алтарь Победы, забвения не терпят. Пора повернутся лицом к застывшему лику Войны.
Будем честны, хотя бы перед самими собой — определённо — за всё в жизни взимается равновесная плата. За каждое деяние, равно как и за каждый порыв души. Творец наделяет невозможным и немыслимым, чтобы забрать взамен возможное и мыслимое. Наши беды Творцу вовсе не кажутся никчёмными и смешными, напротив — иначе не была бы установлена плата. Другое дело, что берётся она невечным, берётся чем-то рассыпающимся по его, Творца воле, в прах. Воздаёт же он неизменно одним — вечностью.
Забвением.
Славой.
Хулой.
Или хвалой...
Меч Творца не знает пощады и тот, в чью руку он вложен, и сам становится частью Творца, частью вселенского замысла уразуметь который мы не то чтобы не в силах — не имеем желания. Ведь для уразумения надобно раствориться в его, Творца, мыслях. Надобно оставить свою волю, приняв волю его. Надобно...
Восемь инфарктов — такова цена вложенного в руки Вучетича меча.
Восемь инфарктов, пленение басмачами в Самарканде, жесточайшие избиения и пытки, сражения под Москвой в составе 33-ей армии Ефремова и навсегда оставшиеся в памяти воды реки — красные от крови, котёл в Мясном Бору, тяжелейшая контузия и выход, а вернее, вынос из окружения через прорыв вопреки приказу сдавшегося в плен Власова. Вопреки... Две недели бойцы несли своего командира, Евгения Вучетича, на плащ-палатке, по болотам. И вынесли. Так захотел вложивший ему в руки меч.
Всю жизнь после того — постоянные приступы судорог и конвульсий по нескольку раз в день, замедленная речь, вечное чувствование шалящего сердца, а ещё... ордена и медали, премии и друзья. Склочники и завистники, «умельцы от культуры» всех мастей так и норовящие «внести коррективы» в замысел. В замысел Творца! Безумцы...
Он их и не замечал.
По временам казался надменным, высокомерным, не признающим силу сильных мира сего. Что толку повторять пыльные байки — а всё же. Бывало так, что звонил первым секретарям, не за себя, за других. Разговаривал менторски, почти приказывал не забывая дополнить в конце: «Ты меня знаешь. Позвоню Гречко. Танки пойдут на твой райком. Делай».
Его не любили.
Да и за что было любить?
За гениальность? Но это унизительно для рода человеческого! За прямоту? Но это противоречит здравому смыслу! За трудоспособность? Так что ж — и нам ночами не спать, годами ишачить без продыху?! Нееет.... К чёрту! К чёрту!.. Пусть он, пусть треклятый этот Вучетич на вечность пашет! Мы пойдём торной дорогой...
Воевать он уже не мог.
Здоровье дало первый сбой.
Мог и умереть, но меч в руке...
В марте 1943-его его зачисляют в Студию военных художников имени Грекова. В Москве. Здесь он и будет по штату до декабря 1960-го. С 1961-го — старший военный скульптор Центрального дома Советской Армии имени Фрунзе. Ненужные, несущественные детали. Об этом известно всем. А вот, что там однажды сказал Митрофан Греков? Это на самом деле важно: «Военным художником может быть не всякий даже самый замечательный живописец и рисовальщик». Выходит из того — пока не обожжён ты в горниле войны, нет тебе места среди её трубачей и горнистов.
Это там, в одну из ночей в конце 44-го, когда встречался Вучетич со Сталиным на разных заседаниях, где обсуждалось увековечивание безусловной грядущей Победы, и явился ему Творец. Ведь просто спать после пережитого было почти невозможно — боли, видения. Мы можем лишь предполагать ткань того монолога...
«И так, ты жив. Вопреки всему, хотя, и мог умереть не единожды. Придётся умирать и ещё — бренная оболочка сковывает дух, а ты должен парить высоко, иначе как тебе увидеть скрытое от глаз? Думаешь, людям нужны легенды? Это так. Только ещё нужнее им — зримые образы. От самого своего начала человечество пожирает глазами одушевлённый камень — как же, ведь это остановленное мгновение!.. Будто бы и ты сам что-то такое сумеешь... Твоя довоенная работа всё тебе объяснила. Та стройка... Ей не суждено сбыться и в этом и заключён главный смысл. Тебе придётся приоткрыть занавес вечности — пусть себе посмотрят. Не теша иллюзиями, но между тем... Это сохранит многие жизни. Многие жизни на Земле... Прими свой удел. И тебя не забудут. В облике сотворённого тобой...»
Всё это совсем не трудно было понять — если ты Вучетич. До войны, в 40-ом, он был назначен руководителем художественно-экспериментальных мастерских Управления строительства Дворца Советов и ничуть не был тогда смущён ни самим замыслом, ни его масштабом — Вучетичу была близка монументальность. Война поставила жирную точку растащив арматуру с циклопического фундамента на противотанковые ежи под Москвой. Дворец Советов растворился в вечности. А замысел — в ткани истории государства, в крови Красной Империи.
Ничто не угнетает дух того, кто сделал выбор.
В 46-ом он создаёт памятник генералу Ефремову.
Ефремов, не бросивший в котле свою 33-ю армию, отправленным за ним лично самолётом пославший в Москву знамёна и тяжелораненных, принявший последний бой вместе с офицерами своего штаба, тяжело, почти смертельно раненый и застрелившийся, не пожелав попасть в плен — был для Вучетича нравственным ориентиром, маяком указующим путь в вечность.
Не единожды сказано — своей смертью Ефремов спас многих и многих, обелил тех, кто дрогнул, пусть и в последнюю минуту — 33-ая покрыла себя неувядаемой славой. Напротив, 2-ая Власова несла на себе клеймо отступничества и памятником Ефремову Вучетич ставил точку в военной своей биографии: «Я с теми, кто не сдаётся никогда». Там, в котле, ему пришлось хоронить лучшего друга — Всеволода Багрицкого, сына поэта Эдуарда Багрицкого. К берёзе над его могилой Вучетич прибил фанеру со стихами Цветаевой...
Я вечности не приемлю
Зачем меня погребли?
Мне так не хотелось в землю
С любимой моей земли.
На место Багрицкого прибыл Муса Джалиль. Они вместе были корреспондентами и выпускающими редакторами армейской газеты «Отвага». Из двадцати четырёх сотрудников редакции через Долину смерти Мясного Бора прорвались только семеро. Газета выходила до последнего дня, до 23-го июня 42-го. Вучетич говорил, что лицо старика-наборщика со слезами в глазах, когда приказано было утопить всю редакционную технику, навсегда отпечаталось в памяти. Вучетич и в партию вступил за день до броска в прорыв, а ведь это по тем временам была верная смерть, в случае попадания в плен. Значит не боялся. Значит верил.
Лейтенант у ног Ефремова, что силится поднять пистолет — его Вучетич лепил с себя и с того лейтенанта, что погиб у него на глазах в день прорыва в Мясном бору. Всё слилось воедино — своя жизнь и чужая смерть: «...между мной и бегущим впереди молодым лейтенантом упала мина. В нескольких местах ее осколки пробили мою шинель, лейтенант упал... Вспоминаю, как он, полулежа, полусидя, опирался на левую руку; правая лежала рядом, сжимая «ТТ». Вены на тыльной стороне ладони вздуты, что свидетельствует о смертных перебоях сердца. Лейтенант силится поднять свой пистолет, чтобы сделать этот самый последний выстрел, но рука для этого слишком тяжела…»
Памятник генералу Ефремову и всей 33-ей не просто потрясает, он сшибает с ног и выбивает из груди дух — так-то вот умирали за Родину. Поезжайте в Вязьму. Постойте и посмотрите. Час. Может, два. Странное и страшное чувство. Вы слышите крики, слышите выстрелы. И нет спасения. И выбора — тоже нет.
В 46-ом Вучетич назначен руководителем проекта по созданию мемориального ансамбля в берлинском Трептов-парке. Из пятидесяти представленных проектов побеждает его, в союзе с архитектором Яковом Белопольским. Не трудно догадаться, сколько было представлено «сталиных», представил и Вучетич — Воин-освободитель был альтернативой — Сталин выбрал альтернативу, предложив заменить автомат на меч: «Русское оружие. Более подходит историческому моменту». Так меч из области возможного, меч, вложенный ему в руки, дабы сказать миру слово правды, перешёл в область реального, воплотился и стал нестираем дельцами от истории.
Вы были в Берлине?
Будете?
Похоже, все мы там когда-нибудь будем.
Он стоит и смотрит на мир удерживая одной рукой Жизнь, само животворное её начало, маленькую спасённую девочку. Немецкую девочку. Меч его опущен к земле, мечом он разрубает свастику — паука у его ног. Но стоит ему поднять руку и сделать замах... Спасённый ребёнок не имеет принадлежности «враг/не враг» — однако вечную такую принадлежность имеет тот, кто лишил ребёнка матери отправив в бездну само бытие. Историй про спасение немецких детей при штурме Берлина было много, не две и не три, не стоит верить единичным легендам. Русский солдат спас немецкую нацию, спас буквально — понимаем ли мы это? Кто ещё на такое способен? Зримая форма русского солдата, быть может, последний предел сдерживающий безумие пожирающей себя Европы.
«За Волгой для нас земли нет...»
Само это слово — Волга — не может быть ничьим чужим — только лишь нашим...
В Волгограде Вучетич пережил клиническую смерть. Вернее, в Сталинграде, ведь так? Проект мемориального ансамбля героям сталинградской битвы был столь неимоверен и требовал стольких сил, что сердце просто остановилось, отказавшись идти дальше, но не был остановлен замысел. И Вучетича спасли, до сих пор никто не может понять как. В первые часы — детский кардиолог Карпенков, потом — прилетевший из Москвы Борис Вотчал (какая странная созвучность фамилий), фронтовик и известнейший учёный-терапевт, основоположник клинической фармакологии. Вотчал с Вучетичем разговаривал несколько часов подряд, он вообще был сторонником психотерапевтического фактора в преодолении болезней. Что слышалось Евгению Вучетичу в те часы? Может, это был вовсе и не Вотчал? Может, это был Творец не разрешавший выпустить меч из рук? Бренная телесная оболочка...
Он никого не боялся. Не боялся Сталина, когда будучи главным скульптором ВСХВ/ВДНХ, убрал оттуда большую часть «вождей» при живом кормчем объясняя свои поступок невозможностью принять «пошлое обесценивание образа» — и Сталин согласился. Не боялся Хрущёва, когда своими единоличными решениями менял проект сталинградского ансамбля и отвечал на вопрос «крепкого хозяйственника», — «А почему у Родины-матери рот открыт?!», — «А потому что она кричит «Вперёд, за Родину, мать вашу!!!»
Не боялся и Брежнева.
Он боялся одного — не успеть.
Девять лет, с 58-го по 67-ой безвылазно работая над комплексом, в жару и в холод (Вучетич почти постоянно находился на объекте №1 — это факт), меньше всего думая о собственном комфорте, он боялся одного — не успеть. Его подгоняла, подстёгивала неведомая сила. Та сила давала время и отбирала жизнь.
Довольно.
Сказано и так слишком много.
Родина-мать — есть воплощённая Великая, воплощённая Отечественная война советского народа. Нам надлежит созерцать и испытывать благоговение перед цивилизаций Красной Империи, заплатившей неслыханную цену за наш ежедневный воздух в лёгких. За нашу ежедневную, такую простую и такую обыденную воду в стакане у нас на столе.
Он и не думал бросать данное ему однажды оружие. Скульптура «Перекуем мечи на орала» перед зданием ООН в Нью-Йорке в дни сегодняшние выглядит куда как мрачной аллегорией — сейчас титан выправит меч по новой, и молот ему тоже придётся к делу — такие пришли времена.
Всё то, что Вучетич не успел, например, грандиозный замысел монумента героям Курской битвы — всё равно существует. Достаточно взглянуть на склонённую голову будто бы уснувшего смертным сном танкиста, чтобы понять — то есть новый Иоанн Предтеча и усечённая голова его — знамение будущих жестоких испытаний и пришествия спасения которое всем нам надо будет ещё заслужить.
Равно, как и задуманный, но осуществлённый другим скульптором монумент Родины-матери в Киеве — сколь страшны пророчества стоящего на высоком холме, но всё ещё держит материнская рука щит с гербом Красной Империи...
Если что, памятник Дзержинскому — тоже меч. Постамент — рукоять. Сам «железный Феликс» — острие революции. Негоже, совсем негоже столь легкомысленно, столь ребячески относится к зримым формам пророчеств. Вучетич бы... Не одобрил? Да, бросьте!.. Тому кто ведом высшей миссией нет дела до дрязг и склок сиюминутности. Перед лицом вечности — что значит скулёж безумной толпы?
А Ленин и Сталин...
Все их бесчисленные воплощения...
Каждому, да будет по вере его.
И не нам судить того, кто за шаг в вечность — платил кровью и разорванным сердцем.
Ах, да!.. Он был вице-президентом Академии художеств СССР, лауреатом пяти сталинских и одной ленинской премий, героем Социалистического Труда, кавалером двух орденов Ленина, Народным художником СССР... Поверьте, всё это не имеет никакого значения.
Поезжайте в Вязьму, поезжайте в Волгоград.
Там — то, что имеет значение.
Там — дыхание вечности и пульс Родины.
