Илья Чашник и "Октябрь"
Все как обычно. Маленькое местечко в Великом княжестве Литовском — Люцин, нынешняя Лудза. Большая еврейская семья, восемь человек детей. Нищета. Однажды мама привезла из Петербурга дешевенький альбом с репродукциями, и мальчик влюбился в искусство. Но учиться некогда — не то, что рисованию учиться, а и просто в школе. Из школы приходится уйти в 11 лет и поступить на производство. По десять часов в день у станка. Но тяга к искусству непреодолима.
Нюанс вот какой: родившийся в 1902 году Илья Чашник умрет в 1929-ом. Еще один из Клуба-27.
Много ли успел сделать? Да не то чтобы. Успел ли вписать свое имя в историю? Ну да, но скорее на полях. Стыдно не знать, кто такой Малевич, но кто такой Чашник — это, пожалуй, уже для специалистов.
Тут напрашивается продолжение: мол, да нет, на самом-то деле Чашник очень даже значительная фигура, сейчас докажем… Нет, не такая уж значительная. Из тени Малевича, учителя, гуру, пророка — так и не вышел.
А все-таки поговорить про него интересно. Хотя бы потому что, может быть, именно там, где судьба художника, его идеи и его труд не засвечены излучением величия — будет виднее общий нерв времени, Zeitgeist, прости господи.
Так, чтобы понять общее движение литературы, увидеть движение тектонических плит ее истории, лучше читать не гениев, а крепких рядовых авторов-современников. Не Толстого, грубо говоря, а Лажечникова с Решетниковым. Гений ослепляет и всегда значительной частью стоит вне времени.
Так вот. Одиннадцать лет, надо кормить семью. По десять часов в день у станка. 1913 год (в терновом венке революций, ага). Тут как-то сам собой станешь коммунистом, хотя бы и стихийным. А вот стать художником — тот еще фокус. Знакомство с парнем из Питера: тот ходил в Рисовальную школу при ОПХ. Рассказывает про выставки, вернисажи, занятия, музеи. И вот после десятичасовых смен мальчик, вместо того чтобы спать, по несколько часов еще каждую ночь рисует.
Как только появляется возможность — подросли старшие, стали зарабатывать, можно наконец учиться, — Чашник начинает ходить в школу Пэна. Дело происходит уже в Витебске — да, в той самой школе: Шагал, Лисицкий и все-все-все. Только Чашник намного младше.
В 1919 году ему семнадцать лет, он на несколько месяцев едет в Москву, записывается там в архитектурную мастерскую при ГСМХ (пока еще не ВХУТЕМАС), но почти сразу возвращается в Витебск — обратно в ту же самую школу, только теперь ее возглавляет Шагал. У Шагала занимается недолго, почти тут же переходит к Малевичу и Лисицкому.
Почему? Видимо, потому же, почему в Москве записался именно на архитектурный курс: потому что идея живописи, чистого искусства — не круто. А круто — переустройство жизни. Живопись умерла. Искусство никому не сдалось. Искусство вообще буржуазно. В коммунистическом обществе не будет искусства и не будет художников — просто сама жизнь станет искусством и каждый — художником. И одновременно ученым.
Малевича в записях этого времени называет только ученым. Чуть позже, уже в Питере, будет подписывать документы: научный сотрудник. Ни в коем случае не художник.
Нужно ли изучать искусство прошлого? Нет, оно ничем не может помочь построению новой жизни. Все — на свалку истории. (Ну семнадцать лет человеку! Вы в семнадцать лет не высказывали подобных офигительных идей? Сбросим Пушкина с парохода современности!) У нас есть супрематизм — первое в истории научное направление в искусстве, которое перешагнет границы искусства и выведет общие законы для всех сфер жизни, от строительства жилья до покорения космоса. Да, мечты о космосе. Где-то тут же парня похлопывают по плечу Циолковский и Федоров.
Но для начала — оформление улиц Витебска к праздникам, агитационные трамваи, декорирование залов к торжественным заседаниям. И кстати, художник теперь не то что при старом режиме, он больше не монах в келье-мастерской, он общественник. Поэтому — Уновис, Утвердители нового искусства. Пишут, что Уновис — это художественное объединение, и это безусловно так, но критически важно тут то, что Уновис был устроен как партия. Устав, подробная анкета для желающих вступить, структура, должности, заседания, резолюции, партийная пресса — идея была в том, чтобы устроить общество художников на манер РСДРП.
Революция для семнадцатилетнего Чашника — все. То есть вообще все, все содержание жизни. До конца недолгой жизни будет чиновников, мешающих творческому полету фантазии, — клеймить контрреволюционерами.
Так что помимо выставок и журналов, помимо оформления улиц в Витебске, к праздникам и просто так, — столь же важна для Чашника общественная, партийная работа в Уновисе. Заседания, выступления, листки, прочая агитация и пропаганда — это не от желания поймать за хвост какую-то карьеру, влиться в толпу, встроиться в систему, как может показаться из нашего циничного времени. Это искренняя и горячая юношеская убежденность в том, что вот прямо сейчас мы держим в руках «миров приводные ремни», и от нас напрямую зависит, каким будет завтрашний день. Для России в первую очередь, но не только — вообще для всего человечества.
Есть, однако, проблема. Светлое будущее светлым будущим и судьба человечества судьбой человечества, а кушать надо уже прямо сегодня. А денег нет. Когда Чашник вместе с Суетиным вслед за Малевичем переедут в Петроград, им придется жить вместе. Ни одна из биографий, кстати, не уточняет, что именно они снимали, но есть подозрение, что скорее всего комнату, одну на двоих. Не потому что лгбт, а потому что так дешевле.
В Витебске Чашник оставил жену, юную Цилю. Почему так и не перевез к себе в Петроград? Нежная переписка, «предполагается еще работа, которая, если не треснет, то даст возможность заработать тебе на пальто» — да просто денег нет.
В Петрограде Чашник поступает в Академию художеств, но это не для того чтобы получить академическое образование, мы помним, что «изучение классицизма, реализма и т.д. может существовать только для гробокопателей», а для того чтобы не идти в армию. Правда, он и в Академии пытается развести пропаганду, выступает на митинге с призывом всем вступать в Уновис: «Революция в живописи была, но «Октября» в ней не было. Да здравствуют великие новаторы живописной революции!». Бурные аплодисменты, все встают.
Малевич устраивает Чашника с Суетиным в ГИНХУК, а Пунин — на ГФЗ (пока еще не ЛФЗ). В ГИНХУКе маленькая ставка, на ГФЗ — маленькие гонорары, кое-как выжить можно. И все-таки все время приходится искать возможность подработать. Так помимо знаменитых супрематических чашек, сконструированных Малевичем и расписанных Чашником (чашки — Чашником, ну что поделаешь: не мы такие, жизнь такая), чашек, которые и по нынешний день копируют на ЛФЗ и продают за бешеные деньги, Чашник берется за росписи жилых зданий с полуарками на Нарвской заставе, проектирует мебель, интерьеры, рисует архитектурные эскизы, делает рисунки раппортов для тканей, проекты трибун, рекламных стендов и даже газетных киосков, киноафиши и плакаты.
Интерьеры Чашника выглядят так, будто их вот только что нарисовали специалисты в «Икее», здания Чашника выглядят так, будто ты их где-то видел, то ли в Лондоне, то ли в Гамбурге. Ничего удивительного — в голодном Петрограде начала двадцатых варилось то, что потом выльется в принципы дизайна и архитектуры двадцатого века в мировом масштабе. Чашник не был тут главным действующим лицом, но свою лепту, безусловно, внес.
А вот газетный киоск Чашника и по сей день выглядит несколько футуристически. Большой красный круг, белый квадрат, желтые, серые и синие прямоугольники — динамика и энергия. Что-то подобное в оформлении книжных магазинов мы встречали, но поставить такое на улице как-то до сих пор, видимо, несколько стремно.
Отдельно нас интересуют плакаты. Что ж, политических плакатов Чашник не рисовал, но рекламные — довольно много. Рекламный стенд «Советский экран», плакат «Подписался ли ты на облигацию выигрышного займа», стенд «Рекламбюро КУБУЧа и Детком». КУБУЧ, если что, это Комиссия по улучшению быта учащихся. Киноафиши. Реклама газеты «Кино»: «Все о кино в газете «Кино»!». Тоже своего рода пропаганда.
Кстати, по поводу «Кино». Вот юмор большой истории. Когда в 1988 году Андрей Крисанов по просьбе Цоя будет рисовать обложку для альбома «Группа крови», за основу он возьмет афишу фильма «Доктор Мабузе» 1922 года. Ту афишу сделал Малевич, но стоит бегло взглянуть на «Супрематические композиции» Чашника, как становится понятно, что в данном случае учитель взял композицию, которую из раза в раз упорно воспроизводил его ученик. А значит, по сути, всем знакомая обложка «Группы крови» — это Чашник.
Выполняя для заработка поденную работу, афиши, плакаты, эскизы того, эскизы другого — Чашник все время жалуется на то, что не остается времени на «свою работу», то есть главную свою миссию он видит все-таки в том, что мы бы сегодня назвали живописью, а Чашник, скорее всего, назвал бы супрематическими исследованиями — он ведь не художник, а ученый.
Чашник претендует на то, что он развивает науку, открытую Малевичем, его амбиция (а он, конечно, очень амбициозен) в том, чтобы открывать нечто новое на том пространстве, в которое Малевич только приоткрыл дверь. Чашнику видятся там пятое и седьмое измерения, новые принципы сочетания цветов, ближе к концу двадцатых он явно начинает выходить из-под влияния учителя, спорит с ним и в личных записях, и в письмах. Бог его знает, что бы он еще смог сделать, если бы не умер так рано.
Мы уже говорили о том, что главная заслуга Малевича в создании изобразительного алфавита для искусства нового времени. «Черный квадрат» — элементарный знак этого алфавита. И Чашник, среди многих других, был тем человеком, который это мгновенно понял и стал использовать, пробуя другие «буквы» нового алфавита и их сочетания.
И вот тут мы нащупываем что-то глобальное, может быть, важнейший нерв эпохи, универсальную интенцию времени. В те же самые годы по Вене гуляет юный Витгенштейн и сочиняет «Логико-философский трактат», ключевая идея которого — разъять дискурс, то есть вообще любой дискурс, на элементарные составляющие, мельчайшие частицы. В 1925 году одновременно и независимо друг от друга на разных языках Гейзенберг и Шредингер формулируют принципы квантовой механики — новой науки, разъявшей на мельчайшие составляющие уже физический мир. А чуть раньше Соссюр открыл, из каких элементарных, более не разложимых частей состоит человеческий язык.
По сути супрематизм есть та же идея, только примененная к изображению в самом широком смысле — разобрать мир на самые мелкие частицы, чтобы потом иметь возможность собрать его обратно по-новому. И вот этим-то Чашник, не великий, но один из многих, и занимался. Только дойти до сборки не успел. Перед смертью он сказал Суетину: «Передай Малевичу, что я умер как художник».
Вадим Левенталь.
