Агиткость
Мы писали тут об агитфарфоре, об агиттекстиле, даже об агитпарфюме — казалось бы, что может быть еще неожиданнее? А вот, пожалуйста — агиткость.
Велик соблазн прочитать это слово как обозначение свойства — типа, достаточно ли «агитко-» то ли это? Но нет, речь идет об агитационных изделиях из кости. В основном бивня мамонта и моржового клыка, хотя были и варианты.
Что ж, косторезное искусство — вообще одно из самых древних в истории. Первые известные изделия из кости датируются десятками тысяч лет до нашей эры. Кость как поделочный материал то входит в моду, то выходит из нее, однако она, конечно, никогда не была материалом для массовой продукции — не глина все-таки и не бумага. Хорошая, благородная кость — сама по себе материал редкий и дорогой, но мало того, обработка ее — навык далеко не такой распространенный, как лепка или рисование. Настоящих мастеров никогда не было много.
И, тем не менее, тот взрыв сверхновой — в историческом и социальном смысле, — каким была Октябрьская Революция, прокатившись по всем без исключения областям, родам и видам искусства, докатился и до такого экзотического уголка, как резьба по кости.
Точнее, нескольких уголков, потому что в России существовало несколько центров косторезного искусства — со своей историей, своими особенностями, развивавшихся независимо друг от друга и друг на друга не похожих.
Трудно сказать, какой из них старейший. Скажем для аккуратности так: старейший на территории европейской части России — в Холмогорах Архангельской губернии; старейший в Сибири — в Тобольске; наконец, старейший на Крайнем Севере — Уэлен на Чукотке.
По гамбургскому счету, старейшим, видимо, следовало бы признать именно Уэлен, ибо археологи датируют местные изделия из кости, амулеты и скульптуры животных, I в. н.э. В середине XVII века на Чукотку приплывет Дежнев, и Чукотка станет российской, но ведь плыл-то он как раз за ценнейшей моржовой костью (как ни странно может показаться, оно ценится дороже мамонтовой).
К тому времени как русские колонисты, так и коренные народы уже несколько столетий резали из кости на Северной Двине, считается, что примерно c XII века. Холмогоры были основаны в XIV-ом, и местные мастера выполняли заказы как для частных лиц, так и для царского двора. Оттуда в XVIII веке в новую столицу, Санкт-Петербург, к слову, прибыл не только Ломоносов, но и вместе с ним Федот Шубин, местный косторезный мастер. Ломоносов пристроил его в Академию Художеств, но, научившись работать с мрамором, став одним из самых знаменитых скульпторов эпохи, Шубин тем не менее до конца жизни не оставлял и резьбу по кости.
Что же до Тобольска, то туда это искусство завезли сначала пленные шведы в начале XVIII века, а потом их знамя уже в середине XIX-го поддержали пленные поляки. Почему именно Тобольск? Потому что именно там по берегам рек находили и до сих пор находят огромное количество бивня мамонта.
Можете представить, насколько разными были три эти не пересекающиеся и даже едва ли знавшие друг о друге традиции. Однако разговор об истории далеко нас уведет. Нас интересует история советской кости.
Что ж, в XVII веке холмогорские мастера украшали трон Ивана III, в XVIII-ом Петр I сам с удовольствием осваивал косторезное искусство, но к середине XIX-го промысел оказался в упадке. Кость вышла из моды у высших слоев общества, низшие и даже средние едва ли могли ее себе позволить, а государственные институции костяным промыслом не интересовались — мало ли какие там поделки люди мастерят в свободное от работы время. Пожалуй, единственное тут исключение — это организованная неким землемером Овешковым в Тобольске в 1874 году «Сибирская мастерская изделий по мамонтовой кости», в которой работало шесть человек, среди которых мастер Терентьев, получивший медаль на Парижской выставке 1900 года.
Революция и тут радикально все изменила.
В 1920 году в Тобольске в рамках художественной школы открылся класс по выделке изделий из мамонтовой кости. Уже через три года тобольские мастера, ученики как раз знаменитого Терентьева, приняли участие во Всероссийской сельскохозяйственной и кустарно-промышленной выставке в Москве и подарили Ленину костяные шахматы с чумами-пешками и слонами-лучниками. Из-за недостатка финансирования класс через несколько лет закрылся, но зато в 1929 году резчики организуют свой цех при Многопромсоюзе. К 1933-му цех выпускает продукции на 40 тысяч рублей, а еще через три года объем увеличивается вдвое.
Примерно в это же время промысел перестает быть кустарным и в Холмогорах. В 1930-ом местный Союз производственных кооперативов организует собственную косторезную школу, строятся мастерские и общежития. Совнархоз командирует в Холмогоры гравера и скульптора Михаила Дмитриевича Ракова. Потомственный дворянин, родом из Тотьмы Вологодской губернии, Раков начинал карьеру гравера на фабрике Карла Фаберже. Безусловно знакомый со всем актуальным искусством, Раков, с одной стороны, бережно относится к местной традиции и сам ей учится, а с другой — привносит в работу местных мастеров элементы модернизма. Когда работы холмогорских мастеров окажутся потом на международных выставках, в Париже и Милане, окажется вдруг, что они созвучны модному стилю ар-деко и в этом качестве пользуются бешеным успехом.
А что же Уэлен? Крайний Север тоже не обойден вниманием советской власти. Уже в 1920-х вводится преподавание косторезного искусства в поселковой школе, в 1931-ом создается мастерская, а в 1933-ем власти на два года командируют в поселок Александра Леонидовича Горбункова, художника и искусствоведа. Горбунков не только исследует жизнь Крайнего Севера и коренных народов, но и помогает местным косторезам с организацией школы и мастерской. Так, он первый привез в поселок карандаши и бумагу — теперь мастера могли сначала делать эскизы и потом уже работать по ним. Похоже, что Горбунков также впервые научил местных мастеров втирать в кости краски — и чукотская кость впервые стала цветной. В 1937 году по рекомендации Горбункова местный мастер, комсомолец Михаил Вуквол отправился на учебу в Ленинград, в Институт народов Севера. Увы, прямо с учебы он уйдет на войну и в 1942-ом погибнет на фронте. Впрочем, за свою короткую жизнь уроженец Уэлена Вуквол успел отметиться и в истории русской литературы, опубликовав удивительную «Чукотскую сказку про Ленина»: «Дошла новость о Ленине и до оленных чукчей, взяли они газеты, увидели там портрет Ленина, и стали они на него долго смотреть. Ожил Ленин и говорит им…»
Но помимо традиционных центров косторезного искусства, при советской власти возникают и новые. В 1930 году возникает артель в Кисловодске, а в 1947-ом — в подмосковном Хотьково. Правда, и там, и там работали по большей части с цевкой — костью крупного рогатого скота, — драгоценную мамонтовую и моржовую завозили редко. Но зато, может быть, именно поэтому, в силу того, что материала мало, хотьковские мастера — а Хотьково еще с XVI в. один из важных центров искусства резьбы по дереву — создали уникальный стиль, сочетая кость с деревом. Аналогично и в Кисловодске, где дагестанские мастера соединили кость с традиционной для них гравировкой по металлу.
В некотором смысле феномен советской агитационной кости близок к всем известному агитационному фарфору. Как и в случае с фарфором, изделие из кости просто по существу своего материала не может быть массовым. Кость тоже производилась прежде всего на экспорт. Экспорт и статусные подарки — вот основная форма существования и того, и другого искусства.
Есть, правда, и существенная разница. Советским агитационным фарфором занимались профессиональные художники, художники с образованием, зачастую — крупные и даже великие художники. Косторезный промысел, за исключением, быть может, только Михаила Ракова, оставался все же народным искусством — в нем не отметились никакие Малевичи, ни даже Чашники с Суетиными. Однако же и тут есть немалое количество настоящих шедевров.
Какие сюжеты наиболее характерны для советской резьбы по кости? Что ж, тут опять же нельзя не принимать во внимание дороговизну материала. Мамонтовая и моржовая кость — штука слишком дорогая, чтобы расходовать ее на проходные, незначимые вещи. Нет, оставались и традиционные сюжеты, связанные с северными бытом и жизнью — охотничьи сцены, животные, дети, чумы, собачьи упряжки, вот это вот все. Но все же в основном кость используется для того, чтобы запечатлеть что-то крайне важное для идеологии и даже мифологии раннего советского государства.
На советской кости мы видим летчиков-полярников, ледокол “Красин”, спасение челюскинцев, папанинцев, перелет Чкалова — то есть все важнейшие сюжеты и события, связанные с покорением Крайнего Севера, героические страницы его истории.
Другая важная группа сюжетов — пограничники на страже Родины, да здравствует Рабоче-Крестьянская Красная Армия, военно-морская авиация, парашютисты, кавалеристы и вообще — крепи оборону СССР.
Третья — главные лица новой страны. Троцкий, Дзержинский, Калинин, Орджоникидзе, Каганович, Ленин, но не только. И писатели с поэтами — Николай Островский, Горький, Маяковский, и артисты — Любовь Орлова, Галина Уланова (правда, это уже конец 1940-х), и другие лица новой эпохи.
Еще одна популярная тема — электрификация и индустриализация. Заводы и электростанции, трубы и провода, трактора и комбайны.
После войны — само собой, Победа и вот тут как раз очень много Сталина как ее главного символа. И опять же, после войны — советский спорт.
На полях остается тема международного коммунистического движения. «Мадрид не отдадим!» и Мао Цзе Дун.
Однако есть одна тема, которая проходит, уж извините, красной нитью через всю советскую агтикость — это тема мирного труда. Рабочие и колхозницы, сбор урожая, возведение зданий и строительство метро, труд геологов и инженеров, сбор урожая и празднование этого сбора, колосья и серпы, учеба и знания.
Таким образом, если советскую агитационную кость можно считать своего рода краткой энциклопедией советской идеологии и пропаганды — ведь, еще раз, дорогой материал мог расходоваться только на самое важное! — то по ней, по агиткости, мы видим, что было самым важным для советского человека, в чем была основа пропагандируемой идеологии. Созидательный труд народа и защита этого труда. А что еще надо?
Вадим Левенталь.
