Маяковский – за царя и Отечество

У Джорджа Оруэлла, автора культового романа «1984», есть менее известное, но довольно поучительное произведение. Это роман под названием «Keep the Aspidistra Flying», которое у нас обычно переводят как «Да здравствует фикус!» Главный герой уходит с хорошей работы в рекламном агентстве, чтобы посвятить себя чистой поэзии. Бросая вызов буржуазному обществу, он последовательно лишается средств к существованию, социального статуса и любимой девушки. Помыкавшись таким образом, он сдается на милость капитализма, возвращается на прежнее место работы и принимается за рекламу средства от запаха ног.    

Здесь интересно, что Оруэлл выбрал в качестве антитезы поэзии именно рекламу. Автор представляет своего героя в виде тумблера с двумя положениями: включая в себе поэта, он выключает копирайтера, и наоборот. Оруэллу нужна такая схема для развития сюжета, но как обстоит дело в реальном мире? Совместимы ли поэзия и реклама – в том числе политическая реклама, которую мы зовем агитацией или пропагандой, - в одной голове и в одной судьбе? 

Может быть, британский читатель и будет ломать голову над этим вопросом, а для русского такой проблемы не существует, и вы догадываетесь, почему. Потому что у нас был Маяковский. Пропагандист на службе у государства, рекламщик Моссельпрома и страстный любовный лирик в одном флаконе. Одно время, лет тридцать тому назад, казалось, что без подпорок, сооруженных советской властью по завету Иосифа Сталина («лучший, талантливейший поэт нашей эпохи»), популярность Маяковского рухнет навсегда, но прошло совсем немного времени, и молодые люди стали декламировать стихи поэта в подземных переходах и на пешеходных улицах Москвы, а его влияние на начинающих авторов превзошло влияние Бродского.   

Сам Владимир Владимирович, имея в виду свою агитационную поденщину, уверял в своей последней поэме «Во весь голос», что он «наступал на горло собственной песне». Но так ли это на самом деле?

Вспомним, что в политику, а конкретно в партийную пропаганду, Маяковский пришёл раньше, чем начал сочинять стихи. В 1908 году, в возрасте 14 лет, он вступает в РСДРП, дальше следуют два кратких ареста. На третий раз он был лишен свободы более чем на полгода, и именно во время этой отсидки, во второй половине 1909 года, юный большевик начинает писать стихи. Его первая тетрадка со стихами, как известно, не сохранилась, но свою поэтическую биографию он отсчитывал именно с неё. 

Последующие предреволюционные годы в кратком советском пересказе были просты и прямолинейны – мол, будущий пролетарский поэт ещё тогда определился со своим большевизмом и неуклонно шел предначертанным путём. На самом деле всё было сложнее. 9 января 1910 года Маяковский вышел из ворот Бутырской тюрьмы с твердым намерением начать новую жизнь. Больше никакой политики, пришла пора взяться за ум и выучиться, наконец, на художника. Если бы это был окончательный хеппи-энд, то тут можно было бы усмотреть какую-то параллель с героем Оруэлла. Но всё только начиналось.

На художественной стезе Маяковский проявил изрядное упорство, прежде ему не свойственное. Не поступив в Московское училище живописи, ваяния и зодчества (МУЖВЗ) в 1910 году, он повторил попытку через год, и на этот раз успешно. И что примечательно, поначалу ничто не выдавало в нём революционера в искусстве. В тогдашних актуальных спорах между реалистами и кубистами он принял сторону реализма. Его кумиром в живописи был Валентин Серов. На похоронах Серова в декабре 1911 года Маяковский даже произнес прочувствованную речь, как представитель студенческого коллектива.

Всё изменилось осенью 1912 года, когда в училище поступил Давид Бурлюк, переросток, на 11 лет старше Маяковского, уже побывавший в Европе и знакомый с тамошней художественной жизнью, участвовавший в выставках. Вдобавок, я бы сказал, хороший психолог, умевший влиять на людей. И немного жулик. «Купить» юного Володю ему оказалось просто. Маяковский прочел ему несколько своих стихотворений, написанных уже после той, первой тетрадки, и Бурлюк объявил его гением. Заметим, не в живописи гением, а именно в поэзии. 

Признание старшего товарища заставило Маяковского, во-первых, лихорадочно писать, а во-вторых, осознать себя прежде всего поэтом. А поскольку Давид Бурлюк был не просто старшим товарищем, но и претендентом на роль вождя русского футуризма – нового, невиданного явления, то и дорога теперь Володе была именно туда, к Хлебникову и Крученых, а со стороны изобразительного искусства - не к вымирающим передвижникам, не к фривольным академистам, а в бурные воды русского авангарда, к Малевичу и Татлину, Ларионову и Гончаровой и т.п.

Именно это двойственное положение Маяковского – поэт среди художников и художник среди поэтов – в дальнейшем приводит его в пропаганду, поскольку практически все пропагандистские проекты, в которых он участвовал, требовали от него и графических, и поэтических навыков. 

Вспомним, что русские футуристы делились на два течения – эгофутуристы и кубофутуристы. Маяковский, бывший противник кубизма, примкнул к последним. Традиционно эгофутуристы во главе с грезофарсным Северяниным считались поэтами салонными, буржуазными, а их кубические оппоненты – антибуржуазными и революционными. На самом деле и те, и другие были явлением вполне буржуазным, поскольку пытались заработать на буржуазии, которая всегда готова платить за якобы возмущающий её эпатаж.           

А тем временем настала Первая мировая война, и перспективы клубной жизни и чёса по городам Империи как-то сразу поблёкли. Надо было искать какое-то другое применение своим талантам, и тут художественные знакомства Маяковского сослужили ему добрую службу. 

В своей автобиографии (1928 год) поэт пишет, что война стала ему «отвратительна» уже в августе 1914 года. Рассказывают, что он чуть ли не агитировал толпу идти громить немецкие магазины, но это, возможно, пустая сплетня. Факт же состоит в том, что в период с августа по октябрь Маяковский участвовал в своем первом агитационном проекте под названием «Сегодняшний лубок». «Заказные плакаты» -пренебрежительно пишет Маяковский в своих автобиографических заметках.  

Издательство «Сегодняшний лубок» создал некий Г.Б. Городецкий, про которого почти ничего не известно. В проекте, в который Маяковского явно втянул Давид Бурлюк, также участвовали К. Малевич, М. Ларионов, А. Лентулов, И. Машков, В. Чекрыгин. Кроме последнего (он погиб в 1922 году), все они вам наверняка известны как звезды русского авангарда, украшение любого музея.  

Работа в жанре лубка имела для этих людей не только денежное и патриотическое, но и художественное значение. У русских авангардистов интерес к лубку возник еще в довоенное время. Народный лубок коллекционировали Кандинский и Ларионов, а в феврале 1913 года Н.Д. Виноградов организовал «Первую выставку лубков», в которой участвовали те же вездесущие М. Ларионов и Н. Гончарова – первый с теоретической статьей для каталога, а вторая с авторскими лубками. Вот из этого-то художественно-просветительского движения и вырос «Сегодняшний лубок» с его патриотической пропагандой. 

Все участники старались выполнять рисунки примерно в одном стиле. Индивидуальные особенности неизбежно проявлялись, и надо признать, что Маяковский как художник в этой артели был на правах подмастерья. Но у него был важный козырь: он был поэтом. Из 23 листов графики, подготовленных издательством, только на одном нет текста Маяковского. Часть рисунков также принадлежит ему, в основном же его стихи сопровождают рисунки Малевича, Лентулова, Машкова (под псевдонимом И. Горскин).

Биограф поэта В. Перцов, стремясь подверстать поэта (к тому времени давно отошедшего от большевизма) к ленинскому пораженчеству, фактически обвиняет его лубочные тексты в неискренности. Подписи к плакатам – «бодрые», а «серьезные» стихи того времени наполнены «скептическим трагизмом»:

Вечернюю! Вечернюю! Вечернюю!

Италия! Германия! Австрия!

И на площадь, мрачно очерченную чернью,

багровой крови пролилась струя!

Однако довольно просто понять, что в рифмованных подписях к плакатам объемом в две или четыре строки невозможно достичь глубины и неоднозначности. Такие тексты и должны быть однозначными, точными, меткими. Здесь Маяковский нащупал отдельный жанр, который он будет развивать позже, уже при Советской власти. Кроме того, это было для него поэтической лабораторией, и прежде всего лабораторией рифмы.

Рифма «Сегодняшнего лубка» разнообразна. Здесь мы встречаем рифму в стиле лимериков, где зарифмовывается географическое название:

«Немец рыжий и шершавый разлетался над Варшавой».

Рифму макароническую, с использование иноязычных слов:

«Подошел колбасник к Лодзи, мы сказали: «Пан добродзи».

Составную рифму, которая вообще характерна для данного автора:

«Ну и треск же, ну и гром же был от немцев подле Ломжи!»

Омонимическую рифму:

«Сдал австриец русским Львов, где им зайцам против львов!»

Или даже так (ненавистники рифмы «ботинок – полуботинок» посрамлены):

«Плыли этим месяцем турки с полумесяцем».

По словам Перцова, у Маяковского «была «лирическая» потребность в агитации». Но в то время поэт, возможно, этого не осознавал. В краткий период конца 1914 года, когда он был колумнистом в газете «Новь», издававшейся сыном великого русского медиамагната А.А. Сувориным, он отстаивает право футуристов на место – причем, конечно, лидирующее - в едином патриотическом строю. «Теперь жизнь усыновила нас… Теперь мы будем показывать вам, что под желтыми кофтами гаеров были тела здоровых, нужных вам, как бойцы, силачей». 

Трудность была в том, что служить футуристы были готовы на своих условиях, никак не меняя свою стилистику – и вот этого-то руководству издания было не надобно. Поэтому, подрядившись делать поэтическую страничку, Маяковский смог подготовить только один выпуск, где, помимо стихов Б. Пастернака, Н. Асеева и К. Большакова, опубликовал свой текст «Мама и убитый немцами вечер». Название подборки – «Траурное ура» - добило издателя. Вскоре поэт был уволен.

Кажется, именно эта неудача с «Новью», да и в целом исчерпанность попыток пристроиться к военной пропаганде (в то время как вождь символистов Валерий Брюсов, например, занимал очень престижную тогда должность военкора)  повернула поэта от вполне лояльного оборончества к чисто трагедийному отношению к войне. Результатом уже в начале 1915 года стало написание стихотворения «Вам!», прочтение которого в «Бродячей собаке» вызвало скандал и приезд полиции.

Позднее в том же году Маяковский заканчивает поэму «Тринадцатый апостол» (подцензурное название –«Облако в штанах»). В ней, как будто бы подражая Хлебникову, который в свое время назначил начало мировой войны на 1915 год и на один год ошибся, поэт произносит своё знаменитое пророчество: «В терновом венце революций грядёт шестнадцатый год». 

До революции к агитационному творчеству Маяковский уже не возвращался. Но опыт «Сегодняшнего лубка» и патриотической колумнистики дал ему очень важную вещь: понимание творчества как служения и поэта как работника. Именно в то время он встал на путь, который привёл его к строкам, скандальным для всей поэтической традиции от романтизма до акмеизма:

Я себя 

советским чувствую

заводом,

вырабатывающим счастье.

Дворянин Маяковский, так и не вернувшийся в партию большевиков, именно  в бытность пропагандистом «империалистической» войны начал становиться пролетарским поэтом - не в смысле поэта, пишущего для рабочих или о рабочих, а в смысле поэта, уподобляющего себя рабочему в своем поэтическом труде.